Глава V
ИСТИННЫЕ ЗАДАЧИ СОЦИАЛИСТОВ В РОССИИ
1. Социал-демократы и «зуботычины»
Итак, «русский социализм, как он выразился в партии Народной Воли», до тех пор останется чуждым великим задачам европейского социализма, пока он не покинет безвозвратно своего промежуточного положения между анархизмом Бакунина и бланкизмом Ткачёва, т. е. пока он не признает бесплодности теоретических построений г. Тихомирова.
Но так как эти построения представляют собою последнюю, отчаянную попытку оживить наши революционные теории доброго старого времени, то, возвысившись до такого признания, наш социализм перестанет быть «русским» и сольётся со всемирным социализмом, «как он выразился» в сочинениях Маркса, Энгельса и отчасти Лассаля.
Его сторонники поймут тогда, что:
1) Коммунистическая революция рабочего класса никоим образом не может вырасти из того мещанско-крестьянского социализма, проповедниками которого являются в настоящее время почти все наши революционеры.
2) По внутреннему характеру своей организации сельская община прежде всего стремится уступить место буржуазным, а не коммунистическим формам общежития.
3) При переходе к этим последним ей предстоит не активная, а пассивная роль; она не в состоянии двинуть Россию на путь коммунизма; она может только менее сопротивляться такому движению, чем мелкое подворное землевладение.
4) Инициативу коммунистического движения может взять на себя лишь рабочий класс наших промышленных центров — класс,
5) Освобождение которого может быть достигнуто только путём его собственных сознательных усилий.
Раз понявши эти простые истины, русские социалисты «из привилегированной среды» оставят всякие помыслы о захвате власти, предоставляя его нашей рабочей социалистической партии будущего. Их усилия направятся тогда лишь к созданию
такой партии и к устранению всех условий, неблагоприятных для её роста и развития.
Само собою понятно, что такого рода деятельность не может иметь ничего общего с тем объединением рабочего класса посредством «обезземеления, штрафов и зуботычин», о котором говорит г. Тихомиров, как об исходе, единственно возможном в настоящее время для русских социал-демократов1. Одной этой выдумки было бы достаточно для увековечения литературного имени нашего автора, если бы она, подобно всем прочим его выводам, не отличалась полным отсутствием оригинальности. Наш автор и в этом случае повторил лишь то, что давно уже говорилось и печаталось нашими легальными и нелегальными народниками. Даже беллетристы «мужиковствующего» направления отводили марксистам в своих произведениях роль каких-то приспешников капитализма. Года два тому назад г. Эртель поместил в «Вестнике Европы» повесть «Волконская барышня»2. В этом забавном произведении фигурируют и либеральный землевладелец, и просвещённый буржуа, и народник — занимающийся отчасти собиранием песен, а отчасти амурами с героиней повести — и, наконец, марксист, посвятивший свои силы на усовершенствование земледельческой культуры в имении либерала-помещика. Эртелевскнй марксист не любит, правда, «штрафов и зуботычин», но он приходит в восторг при одной мысли о приобретении помещиком какой-нибудь новой машины, не говорим уже завода или фабрики. Он так проникся интересами капитализма, что немедленно заключает тесный и братский союз с упомянутым уже просвещённым буржуа, как только этот последний приезжает в гости к его патрону. Такая «программа», действительно, не заключает в себе ничего привлекательного, но в этом не виноват ни марксизм вообще, ни упомянутый марксист в частности. Этот последний мог придумать лишь такую программу, какой угодно было наградить его г. Эртелю. Давно уже замечено, что яблоко недалеко падает от яблони и что герои беллетристических произведений не бывают догадливее их авторов. В подтверждение этой старой истины можно было бы привести то новое доказательство, что сам эртелевский народник говорит целый ряд ни с чем не сообразных вещей, например, в разговоре с марксистом, которого он уверяет, что теперь Марксу «пришёл карачун» вследствие появления каких-то новых статей в каких-то русских журналах (уж не статей ли г. В. В. в «Отеч. Записках»?). Если читатель примет в соображение эту истину, то, снимая вину с «марксиста», он тем более снисходительно должен будет отнестись к самому марксизму, преступление которого заключается лишь в том, что его не в силах были понять и оценить русские самобытники.
При сколько-нибудь внимательном отношении к вопросу очевидно, что социал-демократы не только никогда и нигде не могут быть союзниками буржуазии в деле порабощения рабочих, но, наоборот, только они и могут организовать серьёзный отпор капиталистической эксплуатации. Для наглядности опять обратимся к практическому примеру. Припомним современное положение ткачей-кустарников и посмотрим, как могут и должны отнестись к ним различные социалистические фракции.
Об анархистах говорить много нечего. Они рекомендовали бы кустарям «пропаганду действием», посоветовали бы им взорвать тот или другой трактир, изувечить того или другого фабриканта. Никакого систематического образа действий не может указать программа, главной особенностью которой является отрицание всякой логической последовательности, всякой системы. Для нас интереснее бланкисты. На родине Бланки, во Франции, последователи этого замечательного человека представляют собою людей систематического образа действий лишь постольку, поскольку программа их утрачивает свои отличительные свойства и сливается с программой «рабочей партии», как это мы видим в выборной агитации, в пропаганде классовой борьбы и т. д. и т. д. В тех же случаях, когда бланкисты сохраняют во всей неприкосновенности свой «особый отпечаток», их образ действий теряет всякую руководящую нить и сводится к формуле — «шумим, братец, шумим!»1 Сегодня они агитируют в пользу поднесения почётного револьвера Березовскому2, завтра требуют уничтожения постоянной армии, послезавтра горячатся по поводу «Искупительной Капеллы» и т. п. Такого рода «шумная» деятельность, разумеется, невозможна для русских последователей Бланки, т. е. для явных или тайных сторонников «Набата». В России агитационная деятельность бланкистов по необходимости сводится главнейшим образом к «террору»; организационная — к созданию тайных обществ заговорщиков. Спрашивается, какую роль может играть при этом кустарь, как таковой, т. е. не затерявшийся среди интеллигенции, а остающийся при своём ремесле и при всех тех отношениях к капиталу, которые навязаны ему историей? В террористической борьбе могут принимать участие только отдельные личности. Приглашать же кустарей к сплочению в одну рабочую партию теперь несвоевременно, так как «рабочий, способный к классовой диктатуре, почти не существует, стало быть, политической власти ему не доставишь» и т. д. Ткачам остаётся уповать на будущее и поддерживать революционную партию в её стремлении к захвату власти, в той надежде, что результатом такого захвата будет «начало социалистической организации России»:
|
Вот приедет барин, Барин нас рассудит!3 |
Но «барин» может опоздать своим приездом, он может совсем не приехать, может подвергнуться изгнанию тотчас по приезде, не успевши положить знаменитое «начало». Какую же практическую, непосредственную пользу принесёт кустарям революционное движение? Уяснит ли оно им их собственное положение, научит ли оно их дружному, организованному отстаиванию своих интересов?
Нет, не научит! А если и научит, то лишь случайно и мимоходом, так как главные усилия бланкистов направляются вовсе не в сторону социалистической пропаганды между рабочими. Мы уже видели, что тихомировская революция надеется собрать народные силы вокруг таких «пунктов», для уяснения которых «не нужно никакой особенной пропаганды». А между тем для серьёзной и действительно успешной борьбы кустарей с их эксплуататорами необходима именно «особенная пропаганда». Отсюда следует, что при всём своём желании «брать народ, как он есть» русские бланкисты не могут не игнорировать целого ряда его практических нужд и потребностей.
В какое положение станет к кустарям русский социал-демократ, так часто и так настойчиво обвиняемый в фантазёрстве и непрактичности? Зная, что освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих и что степень капиталистической эксплуатации определяется, между прочим, уровнем потребностей и развития эксплуатируемых, он постарается побудить рабочих к самостоятельной борьбе против капитала. Так как разрозненные усилия рабочих отдельных фабрик и мастерских не могут обеспечить удачного исхода такой борьбы, то ему нужно будет сообщить ей классовый характер. Для этого ему придётся энергично и настойчиво вести ту «особенную пропаганду», которая называется пропагандой социализма. Но мы знаем уже, что всякая классовая борьба есть борьба политическая. Поэтому пропаганда нашего социал-демократа должна будет немедленно принять социально-политический характер. Он скажет рабочим: «возвышение уровня вашего материального благосостояния возможно лишь при решительном вмешательстве со стороны государства. Одним из вас, именно тем, которые почти окончательно стали уже фабричными рабочими, оно может и должно помочь прежде всего путём законодательного ограждения интересов взрослых работников, женщин и детей; те же из вас, мелкое самостоятельное производство которых ещё борется против капитализма, могут упрочить своё положение лишь посредством кредита, выдаваемого государством рабочим ассоциациям. Но не всякое государство возьмёт на себя роль вашего союзника. Государство будет всецело на вашей стороне лишь тогда, когда оно всецело будет вашим, рабочим государством. К этой цели и должны быть направлены все ваши
усилия. А пока эта цель не достигнута, вы должны заставлять делать вам уступки даже враждебное вам государство. Не забывайте притом, что уступки эти будут тем решительнее, чем решительнее вы будете их требовать, чем сильнее будет ваша партия. Создавайте же такую партию, сплачивайтесь в одну грозную и дисциплинированную силу. Когда вам удастся одержать окончательную победу, тогда вы совсем сбросите иго капитала, а до той поры вы будете держать его хоть в какой-нибудь узде и предохраните, по крайней мере, себя и своих детей от физического, нравственного и умственного вырождения. У вас есть только два выхода из вашего современного положения: или борьба, или полное подчинение капиталу. Я зову с собою тех, которые хотят бороться!».
Как вы думаете, читатель, не будет ли такого рода деятельность наиболее практичною из всех возможных? Вы скажете, что успехи её будут слишком медленны и неверны. Допустим, что так; но другие роды деятельности сулят ещё менее верные успехи. Ни анархическая «пропаганда действием», ни бланкистские заговоры ни на шаг не подвинут классовой борьбы в России, а от хода этой борьбы только и зависит эмансипация рабочих.
Социал-демократ, конечно, сделает лишь то, что может; но преимущество его положения заключается в том, что он может сделать для рабочего класса гораздо больше, чем всякий другой «социалист-революционер». Он внесёт в рабочий класс сознание, без которого невозможно начало серьёзной борьбы с капиталом. А раз внеся это сознание, он придаст революционному движению такую силу, прочность и интенсивность, о каких невозможно и мечтать, оставаясь при старых «программах».
И заметьте, что нашему социал-демократу вовсе не нужно «хлопотать (характерное для русского человека выражение!) о создании класса, во имя которого он хочет действовать». Только при полном незнании экономических отношений современной России можно быть в неведении относительно того бесспорного обстоятельства, что класс этот частью создан, частью всё скорее и скорее создаётся неумолимым ходом общественного развития. Только при полном непонимании исторической роли всенивеллирующего капитала можно сравнивать положение нашего рабочего класса с более или менее исключительным положением нашего «дворянства»1. Французским англоманам конца прошлого и начала нынешнего столетия не удалось пересадить на свою почву аристократических учреждений Англии; но французская рабочая партия может, нимало не впадая в утопию, держаться той же самой программы, что и английская демократическая федерация. Откуда такое различие?
Это секрет, который, впрочем, без труда откроет сам г. Тихомиров, если он внимательно прочтёт хотя бы «Манифест Коммунистической партии». Рекомендуя ему это замечательное произведение, мы с своей стороны скажем ещё несколько слов о задачах социалистов того «направления, которое считает историческою неизбежностью русский капитализм» и к которому принадлежим мы сами.
Наиболее обыкновенным доводом против этого направления — доводом если не «от разума», то от сердца — является указание на невозможность быстрого развития революционного движения в России в том случае, если шансы его будут приурочены лишь к силе и росту русского рабочего класса. Это-то соображение и возбуждает, с одной стороны, склонность к самобытным программам, а с другой — уже упомянутое опасение того, что самим революционерам придётся, пожалуй, определиться на службу русскому капиталу. Этот довод не замедлят, конечно, выставить и против нашей аргументации.
Мы считаем поэтому нелишним обратить внимание читателей на странную непоследовательность людей, от которых приходится слышать возражения, подобные только что приведённому. Именно эта непоследовательность наглядно показывает, что многие из так называемых учеников Чернышевского усвоили одни результаты его исследований, не составивши себе ни малейшего понятия о методе своего учителя.
Когда заходит речь о вероятной судьбе русского капитализма или об его влиянии на наши политические отношения, то народники начинают обыкновенно с указания на то несомненное будто бы обстоятельство, что капитализм наш находится на той же ступени развития, на какой стоял он «в западной Европе» более века тому назад. Из этого делается тот вывод, что целое столетие должно пройти прежде, чем капитализм сослужит нашей истории ту же «службу», которую он сослужил истории «Запада». Это долго; а так как наша интеллигенция давно уже привыкла подставлять на место революционного развития свою революционную волю, то она обращает свои взоры на общину и ссылается на доказанную Чернышевским возможность непосредственного перехода её в социалистическую форму общежития. Таким образом, она апеллирует к вероятности полного устранения одной из фаз общественного развития — в значительной степени потому, что не понимает возможности сокращения продолжительности этой фазы. Ей и на мысль не приходит, что полное устранение данного исторического периода есть лишь частный случай его сокращения и что, доказывая возможность первого, мы тем самым, и притом в гораздо более сильной степени, подтверждаем вероятность второго.
Мы видели уже выше, на примере П. Н. Ткачёва, что эта грубая логическая ошибка легла в основание программы наших бланкистов. Но, к сожалению, её повторяют не одни бланкисты.
Очень и очень многие думают, что социальная революция может совершиться в России «теперь или очень нескоро, быть может, никогда», т. е., другими словами, или на основе наших современных экономических отношений, или на основе того строя, создание и упрочение которого отходит в самую туманную даль. Но мы знаем уже — и этому учит нас история той же западной Европы, — что для капитализма труден был только первый шаг и что его непрерывное движение от «Запада» к Востоку совершается с постоянно возрастающим ускорением. Не только развитие русского капитализма не может быть так же медленно, как было оно, например, в Англии, но и самое существование его не может иметь такой продолжительности, какая выпала на его долю в «западноевропейских странах». Наш капитализм отцветёт, не успевши окончательно расцвесть, за это ручается нам могучее влияние международных отношений. Но что дело подвигается тем не менее к его более или менее полному торжеству — в этом также невозможно сомневаться. Ни голословные отрицания уже существующего факта, ни скорбные возгласы по поводу распадения старых, «вековых» форм народного общежития — ничто не остановит страны, «ступившей на след естественного закона своего развития». Но это развитие может быть более или менее медленным, роды окажутся более или менее мучительными — в зависимости от комбинации всех общественных и международных отношений данной страны. Более или менее благоприятный для рабочего класса характер такой комбинации в свою очередь зависит от поведения людей, понявших смысл предстоящей их стране эволюции. Развитие капитализма в Германии застало рабочий класс на более высокой ступени развития, чем в Англии или во Франции, потому и отпор капиталистической эксплуатации в этой стране был быстрее и решительнее. Немецкие коммунисты и не думали определяться на службу капитализму. Они знали, что более или менее близкая победа рабочего класса зависит, между прочим, от влияния на этот класс людей, понявших смысл исторического развития. Они деятельно взялись за пропаганду в рабочей среде, и успех превзошёл их ожидания. Почему бы нам нельзя было последовать их примеру?
Фабрикант так же немыслим без рабочего, как античный «господин» был, по замечанию Аристотеля, немыслим без раба. Развитие буржуазии предполагает развитие рабочего класса; исторический рост капитализма представляет собою двусторонний процесс, причём на каждой из его сторон группируется соответствующий общественный класс. В целом каждый из этих
классов прикован к своему месту «крепче, чем цепи Вулкана приковывали Прометея к скале». В капиталистическом обществе товар господствует над производителем и предписывает ему его поведение. Но для отдельных личностей есть возможность сознательного выбора между каждым из противоположных полюсов. К таким личностям принадлежат наши так называемые «интеллигентные люди». От их собственного нравственного и умственного развития будет зависеть то или другое отношение их к делу рабочего класса. И никакие софизмы не могут дать нравственного оправдания социалисту, перебежавшему в лагерь эксплуататоров. Да и софизмы-то, возможные в этом случае, настолько жалки и бессильны, что ни на минуту не могут показаться убедительными человеку, умеющему правильно построить хоть один силлогизм.
Лишь при свойственной нашим самобытникам прямолинейности и угловатости воззрений возможны толки о логической необходимости личного участия социалиста в процессе капиталистического развития страны. Самобытник привык подставлять на место исторического развития свою собственную волю, привык довольствоваться догматическим миросозерцанием вместо критического. Он рассуждает так: капитализм неизбежен как переходная фаза; поэтому необходимы люди, которые создавали бы капиталистические отношения. А между тем я не могу уже служить рыцарям первоначального накопления, я не могу «грабить рабочего с чистой совестью и энергией». Что если будет много подобных мне людей? Что если все проникнутся моими взглядами? Тогда не будет капитализма, который неизбежен как переходная фаза, и т. д. Бедный самобытник попадает, таким образом, в настоящий логический круг посылок, за которым следуют новые концентрические круги умозаключений. Не лучше ли «временно отречься от социализма и приложить свои силы к расширению и укреплению капитализма, если он так безусловно необходим»! «С какой стати, — говорит г. Тихомиров, — мы будем самого рабочего напитывать социалистическими идеями, отвлекающими в этом классе лучшие силы от стремления к капиталистической карьере, которую никто не совершает успешнее, чем выходцы из самих рабочих?»1 Мы успеем вернуться к социализму, когда капитализм исполнит свою историческую миссию, и т. д. Самобытник вечно живёт в мире готовых и резко определённых фактов и понятий, не имея ни малейшего представления о процессе возникновения этих фактов и понятий. Поэтому, управляясь кое-как с каждым из них в отдельности, он совершенно теряет из виду их взаимную связь и зависимость.
Он исходит из того предположения, что без развития капитализма невозможно успешное распространение
социалистических идей. Но, стремясь как можно скорее привести к абсурду взгляды своих противников, он немедленно забывает это предположение и начинает толковать о том, что быстрое распространение социалистических идей помешает развитию капитализма. Он соглашается признать одно явление следствием, другое — причиной; но он опасается, что следствие явится раньше причины и тем помешает ей обнаружить своё действие, т. е. вызвать это самое следствие. Наш самобытник попадает, таким образом, в ту самую яму абсурда, которую он так старательно рыл своим противникам. Этим последним остаётся лишь вытаскивать его на божий свет с помощью следующего весьма простого рассуждения.
Они скажут ему: если бы успешное распространение социалистических идей во всей массе народа мыслимо было без того коренного переворота в жизненных отношениях, который вызывается капитализмом, то не нужно было и толковать о каких бы то ни было переходных фазах нашего общественного развития. Эти фазы имеют для нас значение именно потому, что расчищают почву для социалистической пропаганды. Поэтому смешно было бы опасаться того, что нынешняя наша пропаганда остановит развитие капитализма в нашей стране. Но, с другой стороны, нелепо было бы и оставлять эту пропаганду, так как самая возможность её есть указание на то, что история уже подготовила для неё некоторую часть почвы. Чем скорее возделаем мы эту часть, тем скорее совершится наше историческое развитие, тем меньше жертв и усилий будет стоить нашему народу окончание предстоящего ему пути. Мы не хотим идти против истории, но мы не хотим и отставать от неё ни на один шаг. По выражению Чернышевского, мы не жалеем ни о чём, отживающем своё время; но мы ни на минуту не хотим откладывать дело, которое теперь уже оказывается своевременным и возможным. Мы берёмся за пропаганду наших идей, будучи в состоянии математически доказать, что каждый шаг на пути общественного развития России приближает время торжества этих идей и облегчает нашу дальнейшую работу.
Мы различаемся с вами в том, что, между тем как развитие современных экономических отношений всё более и более удаляет вас от ваших общинных идеалов, наши коммунистические идеалы всё более и более приближаются к нам благодаря тому же самому развитию. Вы напоминаете человека, который, отправляясь на север, попал в поезд, везущий его на юг; мы же знаем свою дорогу и садимся в тот исторический поезд, который на всех парах везёт нас к нашей цели. Правда, вас смущает принятое нами направление, вам кажется, что социалист не может сочувствовать развитию буржуазных способов производства. Но это происходит от того, что ваша логика слишком уже самобытна.
Вы воображаете, что, оставаясь верным своим идеалам, социалист везде и всюду должен препятствовать развитию капитализма. В этом случае вы опять рассуждаете самым примитивным образом: помешать развитию капитализма, говорите вы, — значит повредить интересам предпринимателей; а так как интересы последних диаметрально противоположны интересам рабочих, то всё, вредящее капиталу, принесёт пользу труду. Вы и не подозреваете, что капитализм противоположен не только следующему за ним, но и предыдущему звену в цепи исторического развития, что он ведёт борьбу не только с революционными попытками пролетариата, но также и с реакционными стремлениями дворянства и мелкого мещанства. Вы горите ненавистью к капиталу и готовы нападать на него где и когда угодно. Это усердие часто заставляет вас сочувствовать тем поражениям капитализма, которые могут быть выгодны одним только реакционерам. Программа вашего «русского социализма» совпадает в таком случае с программой немецких «социал-консерваторов», и от прогрессивных её тенденций не остаётся и следа. Чтобы избежать таких жалких метаморфоз, вам нужно, наконец, проникнуться диалектическим взглядом на историю. Вы одновременно должны поддерживать капитализм в его борьбе с реакцией и быть непримиримыми врагами того же капитализма в борьбе его с рабочей революцией будущего. Только такая программа достойна партии, считающей себя представительницей самых передовых стремлений своего века. Чтобы стать на эту точку зрения, вам опять-таки нужно оставить своё нынешнее положение какого-то промежуточного вещества между различными классами и слиться с рабочими.
2. Пропаганда в рабочей среде
Но возможно ли такое слияние в настоящее время? Возможна ли вообще пропаганда в рабочей среде при современных политических условиях?
Невозможность есть частный случай трудности. Трудности же, переходящие по временам и в невозможность, бывают двух родов. Один род трудностей зависит от личных свойств деятелей, от преобладающего характера их стремлений, взглядов и наклонностей. Этот род трудностей создаётся общественной средой через посредство индивидуумов, и потому оттенки его также разнообразны, как разнообразны свойства отдельных личностей. Трудное для Гольденберга было лёгким для Желябова, невозможное для человека с одним складом характера и убеждений кажется необходимым, а потому возможным, хотя, быть может, и трудным, для другого человека, с иными привычками, иными воззрениями1. Невозможным объявляется часто
не то, что невозможно само по себе, а то, что, по мнению данного лица, приносит выгоды, не вознаграждающие сделанных усилий. Оценка же выгод, приносимых данным политическим делом, целиком зависит от взгляда на это дело самого деятеля. Г-н В. В., убеждённый в том, что само правительство возьмётся за желательную для него, г-на В. В., организацию национального производства, естественно, будет считать излишними и нецелесообразными те жертвы и усилия, которых будет стоить в настоящее время пропаганда в рабочей среде. Точно так же заговорщик, рассчитывающий главным образом на тот или другой «комитет», без большой внутренней борьбы объявит невозможной пропаганду среди рабочих, только важных, по его мнению, «для революции», но далеко не представляющих собою исключительных представителей революции1. Не так будет рассуждать социал-демократ, убеждённый в том, что не рабочие нужны для революции, а революция нужна для рабочих. Для него пропаганда в рабочей среде будет главной целью его усилий, и он не откажется от неё, не испытавши всех средств, которые находятся в его распоряжении, не сделавши всех усилий, на которые он способен. И чем более будет проникаться истинно социалистическими взглядами наша революционная интеллигенция, тем возможнее и легче будет казаться ей деятельность между рабочими по той простой причине, что тем сильнее будет стремиться она к такого рода деятельности.
Мы не хотим, да и не могли бы, обманывать кого бы то ни было. Всем известно, сколько трудностей и преследований ожидает теперь у нас пропагандиста и народного агитатора. Но не нужно преувеличивать этих трудностей. Все без исключения роды революционной деятельности сильно затруднены у нас теперь полицейскими преследованиями, но это ещё не значит, что белый террор достиг своей цели, т.е. «вырвал крамолу с корнем». Действие вызывает противодействие, преследование порождает самоотверженность, и, как бы ни были энергичны реакционные меры правительства, революционер всегда сумеет обойти их, если только направит в эту сторону надлежащую долю энергии. Было время, когда взрыв Зимнего дворца и подкоп на Малой Садовой показались бы вещью несбыточною и неосуществимою самим революционерам2. Но нашлись люди, которые совершили невозможное, осуществили неосуществимое. Неужели проявление подобной же настойчивости немыслимо в других, сферах революционной деятельности? Неужели шпионы, преследующие «террористов», менее искусны и многочисленны, чем шпионы, охраняющие нашу рабочую среду от «лжеучений социализма и коммунизма»? Это может утверждать только тот, кто решил во что бы то ни стало отговориться от неприятной для него работы.
Что касается свойств самой рабочей среды, то они вовсе не оправдывают мрачных предсказаний наших пессимистов. Собственно говоря, за пропаганду в рабочей среде у нас почти никогда не брались сколько-нибудь последовательно и систематически. Опыт показал, однако, что даже разрозненных усилий нескольких десятков человек было достаточно для сообщения сильного толчка революционной самодеятельности нашего рабочего класса. Пусть читатель припомнит Северно-Русский Рабочий Союз, его социал-демократическую программу и его организацию, очень обширную для тайного общества. Этот союз распался, но, прежде чем винить в этом рабочих, наша интеллигенция должна припомнить, много ли было сделано ею для его поддержания1. А поддержать его было возможно и вовсе не так трудно. В своём «Письме в редакцию Земли и Воли» представители союза даже определяли вид желательной и необходимой для них помощи. Они просили содействия при устройстве тайной типографии для издания рабочего органа. Исполнение этой просьбы признано было несвоевременным со стороны «интеллигентного» общества «Земля и Воля». Главные усилия наших «интеллигентных» социалистов были тогда направлены совсем в другую сторону. Результатом этих усилий было не поддержание рабочих, а усиление полицейских преследований, обрушившихся, между прочим, и на рабочие организации. Мудрено ли, что, предоставленный исключительно своим силам в непривычном для него деле конспирации, Рабочий Союз был разбит на более мелкие части, не связанные между собою единством плана и действия. Но эти мелкие кружки и кучки социалистов-рабочих до сих пор не переставали существовать в наших промышленных центрах; нужно только немного убеждённости, энергии и настойчивости, чтобы опять сплотить их в одно внушительное целое.
Само собою понятно, что тайные рабочие общества не составляют ещё рабочей партии. В этом смысле совершенно правы те люди, которые говорят, что наша программа рассчитана более на будущее, чем на настоящее. Но что же из этого следует? Значит ли это, что мы не должны немедленно же браться за её выполнение? Рассуждающие так самобытники опять попадают в безвыходный круг умозаключений. Широкое рабочее движение предполагает хоть временное торжество в данной стране хоть отчасти только свободных учреждений. Но завоевать эти учреждения, в свою очередь, невозможно без политической поддержки наиболее передовых слоёв народа. Где же выход? Западноевропейская история разрывала этот заколдованный круг путём медленного политического воспитания рабочего класса. Но наши революционеры как нельзя более боятся медленности кропотливой старухи. Они хотят революции как можно
скорей и во что бы то ни стало. Ввиду этого остаётся только удивляться, как не вспомнят они пословицы — любишь кататься, люби и саночки возить, пословицы, политический смысл которой сводится к тому бесспорному положению, что всякий желающий поскорее добиться свободы должен стараться заинтересовать рабочий класс в борьбе с абсолютизмом. Развитие политического смысла рабочего класса есть один из главных видов борьбы против «главного врага, мешающего сколько-нибудь рациональному приступу» к делу создания у нас рабочей партии на западноевропейский манер. В самом деле, что значат уверения историков в том, что в такой-то исторический период буржуазия или — что почти то же самое — общество боролось в такой-то стране против абсолютизма? Ни более ни менее, как то, что буржуазия толкала и вела рабочий класс на борьбу или, по крайней мере, рассчитывала на его поддержку. До тех пор, пока ей не была обеспечена такая поддержка, она была труслива, потому что была бессильна. Что сделала против Наполеона III республиканская буржуазия, заслуженным образом лишённая поддержки рабочего класса? Ей оставалось выбирать между безнадёжным героизмом и лицемерным одобрением совершившемуся факту. Когда являлось мужество у революционной буржуазии 1830 и 1848 годов? Когда рабочий класс уже одерживал верх на баррикадах. Наше «общество» не может ещё рассчитывать на такую поддержку рабочих; оно не знает даже, на кого направит своё ружьё рабочий-инсургент: на защитников абсолютной монархии или на сторонников политической свободы. Отсюда его робость и нерешительность, отсюда овладевшее им теперь тяжёлое и безнадёжное уныние. Но измените положение дел, обеспечьте нашему «обществу» поддержку одних только городских предместий, — и вы увидите, что оно знает, чего хочет, и умеет говорить с властью языком, достойным гражданина. Припомним петербургские стачки 1878–1879 годов. Слух об этих стачках интересовал далеко не одних социалистов. Они стали событием дня, ими интересовался чуть ли не весь интеллигентный и мыслящий Петербург1. Вообразите теперь, что в стачках выразился не только антагонизм интересов нанимателей и рабочих данной фабрики, но также и начинающийся политический разлад петербургского рабочего класса с абсолютной монархией. Обращение полиции со стачечниками дало немало поводов к проявлению такого разлада. Представьте же себе, что рабочие Новой Бумагопрядильни требовали не только повышения заработной платы для себя, но также известных политических прав для всех русских граждан. Буржуазия увидела бы тогда, что ей нужно серьёзнее, чем прежде, считаться с требованиями рабочих. Кроме того, все те её либеральные слои, экономическим интересам которых успех
стачечников не грозил бы прямым и непосредственным образом, почувствовали бы, что их политические требования приобрели, наконец, твёрдую почву и что поддержка рабочего класса делает гораздо более вероятным счастливый исход борьбы с абсолютизмом. Политическое движение рабочих вдохнуло бы новую уверенность в сердца всех сторонников политической свободы. Сами народники обратили бы, может быть, своё внимание на новых бойцов из народной среды и перестали бы, пожалуй, бесплодно и безнадёжно ныть по поводу разрушения дорогих им «устоев»*.
Спрашивается теперь, кто же, если не революционная интеллигенция, мог бы способствовать политическому развитию рабочего класса? Во время стачек 1878–1879 гг. сама эта уверенная в себе интеллигенция не могла похвалиться ясностью своего политического сознания. Поэтому и стачечники не могли услышать от неё чего-нибудь поучительного насчёт связи экономических интересов рабочего класса с его политическими правами. Много и теперь путаницы в головах нашей «революционной молодёжи». Но будем надеяться, что путаница эта уступит, наконец, место теориям современного научного социализма и перестанет парализовать успехи нашего революционного движения. А раз придёт такое счастливое время, то и рабочие кружки не замедлят стать на правильную политическую точку зрения. Борьба с абсолютизмом войдёт тогда в новый и последний фазис; поддержанные рабочей массой, политические требования передовой части нашего «общества» получат, наконец, столь давно ожидаемое удовлетворение.
Если бы смерть Александра II сопровождалась волнением рабочих в главных городах России, то результаты её, наверное, были бы гораздо более решительными. Но широкая агитация в рабочей среде немыслима без помощи предварительно созданных в ней и возможно более многочисленных тайных организаций, которые подготовляли бы умы рабочих и руководили бы их движением. Поэтому можно сказать, что без серьёзной деятельности в рабочей среде, а следовательно, и без сознательной поддержки со стороны тайных рабочих организаций самые смелые подвиги террористов останутся не более, как блестящими вылазками. «Главный враг» будет только поражён, но не уничтожен ими; а это значит, что террористическая борьба не достигнет своей цели, так как единственной её целью должно быть полное и беспощадное уничтожение абсолютизма.
Итак, политическое положение современной России не только не вынуждает нас к отказу от деятельности среди
* [Примечание к изданию 1905 г.] События последнего года служат блестящим подтверждением всему здесь сказанному — пролетариат разбудил политическое сознание русского «общества».
рабочих, но, наоборот, лишь посредством такой деятельности можем мы избавиться от невыносимого гнёта абсолютизма.
Взглянем теперь на дело с другой стороны. Предыдущее изложение лишний раз подтвердило нам ту истину, что рабочий класс очень важен «для революции». Но социалисту нужно подумать прежде всего о том, чтобы революция была полезна для трудящегося населения его страны. Оставляя пока в стороне крестьянство, мы заметим, что рабочий класс извлечёт тем бо́льшую пользу из своей политической борьбы, чем яснее будет для него связь между его экономическими нуждами и политическими правами. В «западноевропейских странах» пролетариат очень часто боролся против абсолютизма под знаменем и под верховным руководством буржуазии. Отсюда являлась умственная и нравственная зависимость его от вожаков либерализма, вера в исключительную святость либеральных девизов, убеждение в неприкосновенности буржуазного порядка. В Германии понадобилась вся энергия и всё красноречие Лассаля, чтобы только подорвать духовную связь рабочих с прогрессистами. Наше «общество» лишено такого влияния на рабочий класс, и социалистам нет ни нужды, ни выгоды создавать его заново. Они должны указать рабочим их собственное, рабочее знамя, дать им вожаков из их собственной, рабочей среды, короче, должны позаботиться о том, чтобы не буржуазное «общество», а тайные рабочие организации приобрели господствующее влияние на умы рабочих. Этим в значительной степени ускорится образование и рост русской рабочей социалистической партии, которая сумеет завоевать себе почётное место среди других партий, после того как она ещё в пелёнках способствовала падению абсолютизма и торжеству политической свободы.
Чтобы содействовать, таким образом, умственной и политической самостоятельности русского рабочего класса, нашим революционерам не нужно прибегать к каким-либо искусственным мерам, становиться в сколько-нибудь ложное или двусмысленное положение. Им нужно только проникнуться принципами современной социальной демократии и, не ограничиваясь политической пропагандой, постоянно внушать своим слушателям, что «экономическое освобождение есть великая цель, которой всякое политическое движение подчинено как средство». Усвоивши эту мысль, наш рабочий класс сам уже сумеет пройти между Сциллой и Харибдой — между политической реакцией государственного социализма и экономическим шарлатанством либеральной буржуазии.
Способствуя образованию рабочей партии, наши революционеры будут делать самое плодотворное, самое важное дело, какое только можно указать «передовому человеку»
современной России, Одна лишь рабочая партия способна разрешить все те противоречия, которые осуждают теперь нашу интеллигенцию на теоретическое и практическое бессилие. Мы уже видели, что наиболее осязательным из этих противоречий является в настоящее время необходимость низвержения абсолютизма и невозможность сделать это без поддержки народа. Тайные рабочие организации разрешат это противоречие, привлекая к политической борьбе наиболее развитые слои народа. Но этого мало. Возрастая и укрепляясь под защитой свободных учреждений, русская рабочая социалистическая партия разрешит другое, не менее важное противоречие, на этот раз экономического свойства. Всем известно, что современная сельская община должна уступить место коммунизму или окончательно разложиться, В то же время экономическая организация общины не имеет тех пружин, которые толкали бы её на путь коммунистического развития. Облегчая переход нашего крестьянства к коммунизму, община не может, однако, сообщить ему необходимой для такого перехода инициативы. Напротив, развитие товарного производства всё более и более подрывает старый общинный принцип. И нет у нашей народнической интеллигенции возможности одним решительным движением устранить это коренное противоречие. На её глазах некоторая часть сельских общий падает, разрушается, становится «бичом и тормозом» беднейшей части общинников. Как ни печально для неё это явление, но она решительно не в силах помочь ему в настоящее время. Между «народом» и народолюбцами нет решительно никакой связи. Разлагающаяся община остаётся сама по себе, её интеллигентные печальники — сами по себе, и ни та, ни другие не в состоянии положить конец этому печальному положению дел. Как же выйти из этого противоречия? Неужели нашей интеллигенции приходится махнуть рукой на всякую попытку практической деятельности и утешаться «утопиями» во вкусе г. Г. Успенского? Ничуть не бывало! Наши народники могут спасти, по крайней мере, некоторую часть сельских общин, если только они пожелают апеллировать к диалектике нашего общественного развития. Но и такая апелляция возможна только при посредстве рабочей социалистической партии.
Разложение нашей общины представляет собою бесспорный и несомненный факт. Но быстрота и интенсивность этого процесса различны в различных местностях России. Чтобы совершенно остановить его там, где община сохранила наибольшую свежесть и прочность, наши народники должны воспользоваться теми силами, которые освобождаются при распадении общины в наиболее промышленных губерниях. Силы эти суть не что иное, как силы нарождающегося пролетариата. Они, и только они, могут послужить связующим звеном между крестьянством и
социалистической интеллигенцией; они, и только они, могут пополнить историческую пропасть, отделяющую «народ» от «образованной» части населения. Через них и с их помощью социалистическая пропаганда проникнет, наконец, во все закоулки деревенской России. Кроме того, своевременно сплочённые и организованные в одну рабочую партию, они могут послужить главным оплотом социалистической агитации в пользу экономических реформ, предохраняющих общину от повсеместного разложения. А когда придёт час окончательной победы рабочей партии над высшими сословиями, то опять-таки она, и только она, возьмёт на себя инициативу социалистической организации национального производства. Под её влиянием — а при случае и давлением — сохранившиеся сельские общины действительно начнут переходить в высшую, коммунистическую форму. Тогда выгоды, представляемые общинным землевладением, станут действительными, а не только возможными, и народнические мечты о самобытном развитии нашего крестьянства осуществятся по отношению, по крайней мере, к некоторой его части.
Таким образом, силы, освобождающиеся при разложении общины в некоторых местностях России, могут предохранить её от полного разложения в других местностях. Нужно только уметь правильно и своевременно утилизировать и направить эти силы, т. е. как можно скорее организовать их в социал-демократическую партию.
Но мелкие поземельные собственники окажут сильное сопротивление социалистическим тенденциям рабочей партии, — возразят самобытники. — Всего вернее, что — да; но зато будет кому и бороться с этим сопротивлением. Появлению класса мелких собственников соответствует возрастание численности и силы революционного пролетариата, который придаст, наконец, жизнь и движение нашей тяжеловесной государственной машине. Сопротивление не страшно там, где есть способная победить его историческая сила; точно так же, как и наоборот: предполагаемое отсутствие сопротивления — далеко не радостная вещь там, где народ не способен начать социалистическое движение, где героические усилия отдельных личностей разбиваются об инерцию тёмной и невежественной массы.
Кроме того, нужно иметь в виду, что та же самая рабочая партия будет служить у нас проводником для западных влияний. Рабочий не останется глух к движению европейского пролетариата, как это легко могло бы случиться с крестьянином. Соединённые же силы внутреннего и международного движения будут более чем достаточны для победы над реакционными стремлениями мелких собственников.
Итак, ещё раз: возможно-более скорое образование рабочей партии есть единственное средство разрешения всех экономических и политических противоречий современной России. На этой дороге нас ждут успех и победа; всё же другие пути ведут лишь к поражению и бессилию.
А террор? — восклицают народовольцы. А крестьянство? — кричат, с другой стороны, народники. Ради ваших отдалённых планов вы готовы помириться с существующей реакцией, — умозаключают одни; как узкий доктринёр, вы жертвуете реальными интересами ради торжества вашей доктрины, — ужасаются другие. Но мы попросим у своих противников несколько минут терпения и постараемся ответить хоть на некоторую часть сыплющихся на нас упрёков.
Во-первых, мы нисколько не отрицаем важной роли террористической борьбы в современном освободительном движении. Она естественно выросла из наших социально-политических условий. И так же естественно должна способствовать изменению их в лучшую сторону. Но взятый сам по себе так называемый террор только разрушает силы правительства, очень мало способствуя сознательной организации сил его противников. Террористическая борьба не расширяет сферы нашего революционного движения; напротив, она сводит его к героическим действиям небольших партизанских кучек. После нескольких блестящих успехов наша революционная партия видимо ослабела от сильного напряжения и не может уже оправиться без притока свежих сил из новых слоёв населения. Мы рекомендуем ей обратиться к рабочему классу, как самому революционному из всех классов современного общества. Значит ли это, что мы советуем ей прекратить на время активную борьбу с правительством? Не только — нет, но, напротив, мы указываем ей возможность сделать эту борьбу более широкой, более разносторонней, а потому и более успешной. Но само собою разумеется, что мы не можем смотреть на дело рабочего движения лишь с точки зрения важности рабочих «для революции». Мы хотим обратить самое торжество революции на пользу рабочего населения нашей страны, а потому считаем необходимым содействовать его умственному развитию, его сплочению и организации. Мы вовсе не хотим, чтобы тайные рабочие организации превратились в тайные питомники для разведения террористов из рабочей среды. Но мы хорошо понимаем, что политическое освобождение России совершенно совпадает с интересами рабочего класса, и потому думаем, что существующие в его среде революционные кружки должны содействовать политической борьбе нашей интеллигенции путём пропаганды, агитации, а подчас и открытой уличной борьбы. Несправедливо было бы целиком взваливать на плечи рабочего класса все трудности
освободительного движения, но вполне справедливо и целесообразно было бы привлечь к нему, между прочим, и рабочих.
Есть другие слои населения, которые с гораздо бо́льшим удобством могут взять на себя террористическую борьбу с правительством. Но, помимо рабочих, нет другого такого слоя, который в решительную минуту мог бы повалить и добить раненное террористами политическое чудовище. Пропаганда в рабочей среде не устранит необходимости террористической борьбы, но зато она создаст ей новые, небывалые до сих пор шансы*.
Сказанное относится к террористам. Побеседуем теперь с народниками.
Их огорчают все те программы, в которых не отводится главного места революционной деятельности в крестьянской среде. Но хотя такого рода деятельность и составляет всё содержание их собственной программы, однако от этого обстоятельства
|
Немного выиграл народ И легче нет ему покуда! |
Начиная с конца семидесятых годов, т. е. со времени разделения общества «Земля и Воля», революционная деятельность в крестьянской среде не только не расширялась, но суживалась всё более и более. В настоящее время её без большой ошибки можно приравнять к нулю. А между тем за всё это время не было недостатка в людях, полагающих, что центр тяжести всего нашего революционного движения немедленно должен быть перенесён в крестьянскую среду. Откуда это противоречие? Несправедливо было бы подозревать народников в бездеятельности, трусости и нерешительности. Остаётся думать, что они поставили себе задачу, неисполнимую при настоящих условиях, что не с крестьянства должна начинать наша интеллигенция своё революционное слияние с народом. И мы действительно так думаем. Но это далеко не значит, что мы не придаём значения революционной деятельности в крестьянской среде. Мы констатируем факт и стараемся понять его истинный смысл, убеждённые в том, что, понявши причину своей неудачи, наши народники сумеют избежать её в будущем. Нам кажется, что именно образование рабочей партии избавит нас от того противоречия, благодаря которому в течение последних семи лет в России могли существовать только совершенно чуждые народу народники.
* [Примечание к изданию 1905 г.] На основании этого места говорили впоследствии, что группа «Освобождение Труда» сочувствовала «терроризму». Но эта группа с самого начала своего существования находила, что рабочим терроризм неудобен; высказываться против террористической борьбы интеллигенции было тогда безусловно бесполезно: интеллигенция верила в террор, как в бога.
Каким образом сделает это рабочая партия — видно уже из предыдущего изложения. Но не мешает сказать ещё несколько слов по этому поводу.
Чтобы влиять на многочисленную тёмную массу, необходим известный минимум сил, без которого все старания отдельных личностей не пойдут дальше самых ничтожных результатов. Наша революционная интеллигенция не обладает таким необходимым минимумом сил, потому-то её революционные усилия в крестьянской среде и не оставили по себе почти ровно никакого следа. Мы указываем ей на промышленных рабочих, как на промежуточный слой, способный помочь её слиянию с «народом». Значит ли это, что мы игнорируем крестьянство? Нисколько. Это значит, напротив, что мы ищем более действительных способов для воздействия на него.
Далее. Кроме известного минимума сил для влияния на данную среду необходима хоть некоторая общность между характером этой среды и характером обращающихся к ней деятелей. Ни по привычкам мысли, ни по способности к физическому труду наша революционная интеллигенция не имеет ничего общего с крестьянством. Промышленный рабочий и в этом случае составляет середину между крестьянином и «студентом». Он должен поэтому послужить связующим звеном между ними.
Наконец, не нужно упускать из виду и ещё одно, далеко не маловажное обстоятельство. Что бы ни говорили об исключительно будто бы земледельческом характере современной России, несомненно, однако, что «деревня» не может привлечь к себе всех сил нашей революционной интеллигенции. Это немыслимо уже по одному тому, что не в деревне, а в городе вербуются силы этой интеллигенции, что не в деревне, а в городе ищет убежище революционер, подвергшийся полицейским преследованиям, хотя бы даже за пропаганду в крестьянской среде. Наши главные города являются поэтому центрами, в которых всегда находится налицо более или менее значительный контингент сил революционной интеллигенции. Само собою понятно, что интеллигенция не может не испытывать на себе влияний города, что она не может не жить его жизнью. С некоторых пор жизнь эта стала принимать политический характер. И мы знаем, что, несмотря на самые «народнические» программы, наша интеллигенция не могла удержаться против течения, вынуждена была взяться за политическую борьбу. Пока у нас нет рабочей партии, «городские» революционеры поневоле обращаются «к обществу», так что фактически они являются его революционными представителями. «Народ» отодвигается на задний план, а этим не только замедляется установление связи между ним и интеллигенцией, но нарушается и существовавшая прежде связь между «сельскими» и «городскими» революционерами из самой
интеллигенции. Отсюда — взаимное непонимание, разногласия, расхождения. Не то было бы, если бы политическая борьба в городах приняла главным образом рабочий характер. Тогда городские и сельские революционеры различались бы между собою лишь по месту, а вовсе не по сущности своей деятельности, и те и другие были бы представителями народного движения в различных его видах, и социалистам не было бы необходимости жертвовать своею жизнью в интересах чуждого их взглядам «общества».
Такое согласие не представляет собою несбыточной утопии. Его очень нетрудно осуществить на деле. Если в настоящее время нельзя насчитать десятка народников, поселившихся в деревне в силу своей программы, по долгу службы революции, то немало образованных и искренних демократов живёт в деревне по долгу службы государству, в силу своей профессии. Многие из этих людей не сочувствуют нашей политической борьбе в её нынешнем виде и в то же время не берутся за систематическую революционную работу в крестьянстве по той простой причине, что не видят партии, с которой они могли бы соединить свои усилия, один же, как известно, в поле не воин. Начните социально-политическое движение в рабочей среде, и вы увидите, что эти сельские демократы мало-помалу перейдут на точку зрения социал-демократии и, в свою очередь, послужат связующим звеном между городом и деревней.
Тогда наши революционные силы будут распределяться следующим весьма простым образом: в деревню пойдут все те, кого вынуждают к этому профессиональные обязанности. Само собою разумеется, что таких будет немало. В то же время люди, имеющие возможность поселиться в городах или промышленных центрах, направят свои усилия на рабочую среду и постараются сделать из неё авангард русской социал-демократической армии.
Такова наша программа. Она не жертвует деревней в интересах города, не игнорирует крестьянства ради промышленных рабочих. Она ставит своей задачей организацию социально-революционных сил города для вовлечения деревни в русло всемирно-исторического движения.